моя первая "лекция"

        Посвящается далёкому белорусскому другу Имме Граку

          Не знаю как у кого, но у меня очень многие случайности в жизни, если на них взглянуть со стороны уже прожитых лет, выстраиваются в определённую цепочку, которая в конечном итоге и называется  СУДЬБОЙ. Так было, когда прямо напротив моего дома в 1945 году открылась Казанская Государственная Консерватория и я ,восьмилетняя девочка, только что закончившая  1 класс  Центральной музыкальной школы , в окно увидев группу играющих во дворе детей, помчалась с ними знакомиться. Не знаю, что перевесило бы в дальнейшем из двух моих увлечений - музыка или математика, которую обожала, если бы не семьи моих друзей детства. Где-то, классе в  шестом я начала сомневаться в правильности своей детской мечты о профессии "концертирующей пианистки" , задуманной ещё в пятилетнем возрасте. Тут, видимо, и отец сыграл свою роль, который стал экономистом, но мечтал о математике. А может быть причиной этих сомнений была природная непоседливость, ибо математика давалась как бы шутя, а музыкой надо было уже серьёзно заниматься по несколько часов ежедневно. А может, в конечном итоге, просто перевесили гены маминой семьи, но, поколебавшись весь шестой и половину седьмого класса, я всё же предпочла музыку. Разумеется, держа в голове именно будущее солирующей пианистки.

 А потому, явившись в   Удмуртскую Госфилармонию, о чём уже рассказывала, стала с первых же дней "доставать" худрука Колю Зубкова, пригласившего меня с обещаниями  ЛЮБОЙ творческой работы, включая сольную, относительно моих персональных сольных концертов.

       Будучи с одной стороны очень самоуверенной, а с другой - очень глупой и наивной, я совершенно не думала : кому в Удмуртии мои сольные концерты вообще нужны. Отыграв к тому времени целых ДВА сольных концерта и с успехом - один в своей консерватории, а второй - в Ленинградской, по линии  "педагогических вечеров", ( т.к. первые пять лет работала педагогом ) я считала это вполне достаточным для начала концертной деятельности.

 Мне даже в голову не приходило, что на них, к примеру, может вообще никто не придти!  К тому же я работала в музыкальном лектории, в штате филармонии состояла концертмейстером и на мне "висели" целых шесть вокалистов, включая самого худрука, и ежемесячные двадцатидневные гастроли по всей республике. (А это ежедневные  6 - 7 часовые репетиции на базе + подготовка сольных номеров. которые требовались в лекциях по текущим темам.) Но, как говорится, если есть желание, то "нам нет преград ни в море, ни на суше"!

И вот, наконец, худрук меня вызвал и сказал : "Готовьте к апрелю сольную программу по теме ЛЮБИМЫЕ ФОРТЕПИАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ  В.И.Ленина ." Я, конечно, свою первую сольную программу в концертной организации представляла несколько иначе, но, как говорится, сама напросилась - ничего не поделаешь!

  Если есть музыкальный лекторий, стало быть должен быть и лектор. И он - точнее она,- у нас был. Звали её Людмила NN. Очень приятная дама, с поставленным голосом, т.к. по специальности она была как бы вокалисткой, окончившей филфак Рижского Университета. Человек вполне образованный, с очень грамотной речью. И не её вина, а скорее беда заключалась в том, что никто тогда не учил студентов тому, что публичные выступления на очень разнохарактерную и не всегда подготовленную публику не должны походить  на лекции в профессиональной студенческой среде. Тогда ведь ещё мало кто знал и о лекциях Соллертинского, да и рассказа о своих злоключениях Ираклия Андроникова ещё не существовало.

Словом, Людмила, с которой мы были в самых добрых отношениях, да и в гостинице всегда жили вместе, лекции готовила весьма тщательно, все они были написаны хорошим почерком, помещались в красивую папку и она их читала за кафедрой. Правда, мы ей пытались иногда говорить, что для учащихся профтехобразования, которых в зал заводили"организованно", и тех, кто добровольно пришёл в Дом культуры, надо говорить как бы по-разному. Но она к нам не очень прислушивалась, тем более. что на худсоветах её лекции проходили, что называется, без сучка. без задоринки.

   Словом, Людмила начала собирать материал про Ленина, а мне пришлось зубрить бетховенскую "АППАССИОНАТУ", т.к. без неё ни о какой ленинской теме не могло быть и речи. И не только! Оказалось, что кроме Шопеновского  "Скерцо", в известной мере притянутого "за уши", ибо нигде о любви Ленина именно к этому произведению не говорилось, но которое я играла и любила, всё пришлось учить заново. Со скерцо же Людмила пошла на компромисс .  Да ещё  была пара пьес из "Времён года" Чайковского, которые по слухам любила играть детям  Мария Александровна Ульянова, что как бы предполагало, что и их любил слушать Володя.  Пьесы были включены " на бис", до которого , как я предполагала, мне дожить будет не суждено, ибо когда я только заикнулась своему любимому Монасзону об "Аппассионате", он с усмешкой сказал, что  "Крымская и Аппассионата - две вещи несовместные," имея в виду мои злосчастные маленькие руки.

   Наступил знаменательный день, когда, сдав худсовету каждый свою программу -  она свою лекцию, я - три бетховенские только что выученные сонаты, - мы сели в поезд и направились в город Вятские Поляны, с которого всегда начинался наш ежемесячный лекторийный маршрут. Выезжали мы утром рано, ехать нам предстояло 4 часа на поезде и мы, не успев позавтракать дома, пили чай в купейном вагоне, вместе с купленными в буфете какими-то пирожками, сыгравшими в дальнейшем столь же зловещую роль и в моей, и в Людмилиной судьбе, как и знаменитые  ТРИ КАРТЫ в "Пиковой даме".

  Тут, видимо, нужно сделать некоторое отступление и рассказать: что в те годы представляли из себя так называемые музыкальные лектории, кто на них ходил и как они организовывались.

 Когда вспоминают знаменитые шестидесятые годы, обычно говорят о "поэтическом буме", о переполненных залах во время выступлений молодых тогдашних поэтов. Это, конечно, правда, но помимо поэтического бума, существовал тогда и немалый интерес к музыке. Мне сейчас трудно сказать кто был инициатором повсеместно открываемых Университетов музыкальной культуры, могу только засвидетельствовать, что дело это считалось весьма престижным.

 В консерваторских городах в этих концертах принимали участие не только солисты филармонии, но и студенты, преподаватели и профессора консерваторий. Во всяком случае, наш любимый Эмик в таких концертах участвовал довольно часто, мы на эти концерты с удовольствием бегали, а когда стали постарше, в них тоже участвовали.

Однажды даже опозорились вдвоём с моей подругой Люськой. Как я уже говорила, мы с ней дружили с первого класса и часто играли разную музыку в ЧЕТЫРЕ РУКИ. И вот нас консерватория направила на один из таких концертов со второй частью 5-ой симфонии Чайковского.
   Прибыли мы туда сразу после занятий, очень голодные, концерт шёл довольно долго, мы выступали почти в конце и, чтобы скоротать время, все участники за кулисами  рассказывали разные байки и анекдоты. Дорассказывались мы до того, что нас уже объявили, а мы не слышали.
   Вылетели мы на сцену, сели за рояль, сосредоточились и начали играть. Я- первую партию, Люська - вторую.  Сидим рядом, за одним роялем. Тот, кто слева, должен нажимать педаль, ( то-есть, моя Люська).  Рояль не звучит категорически! Я чуть ли не из себя вылезаю - не звучит. И вдруг, во время ГЕНЕРАЛЬНОЙ ПАУЗЫ - есть в симфониях такая, когда молчит весь оркестр, Люська мне мне шепчет: "Ой, Светка, прости, но я не на ту педаль нажимаю!" ( Не на ту - это значит на левую, которая всё глушит!)
   После генеральной паузы, мы должны были одновременно всеми четырьмя руками взять два аккорда. Но я слегка хихикнула и мы вместо стройного аккорда шлёпнули "блям-блям" и ещё раз "блям-блям".
Тут уж не выдержала Люська и тоже хихикнула. Смеяться на сцене вдвоём - это  КАТАСТРОФА.  Если один ещё может в таких случаях собраться, то вдвоём - это абсолютно исключено. Только один возьмёт себя в руки, смешинка переходит к другому. Мы еле дотянули до конца, ушли под звук собственных каблуков, вдоволь отхохотались за кулисами и только потом пришла здравая мысль, что нас, пожалуй. за такие номера могут снять с наших "повышенных стипендий", если кто-нибудь об этом напишет в ректорат консерватории.
   Но самое неприятное было позже. Из дома культуры мы возвращались на троллейбусе с некоторыми нашими слушателями и они, увидев нас , громко начали возмущаться: "Эти-то, бесстыжие! Люди музыку пришли слушать, а они ржали, как кони!"
    Мы пришли с повинной к Эмику, благо они с Верой Иосифовной жили тогда ещё в консерваторском классе, повинились, он нам всыпал по первое число и мы стали обречённо ждать развязки.
    Наказание не последовало,-  нас никто не выдал... Но о том, как надо себя вести перед выходом на сцену, мы поняли на всю жизнь.

     В городах, где консерваторий не было, в подобных университетах принимали участие, обычно, артисты местных филармоний и иногда - , по приглашению - местных музыкальных и драматических театров. Всё зависело от того, как и на сколько филармонические администраторы сумеют заключить Генеральные договоры с организациями. Дело в том, что все эти концерты для слушателей были бесплатными, а поскольку филармонии были полу-хозрасчётными организациями даже до периода "рыночных отношений", от администраторов зависело довольно много.
    Во всяком случае, опытные администраторы заключали договоры на такие суммы, чтобы состав бригад был разнообразным, программы насыщенными и бригады не состояли бы из пианиста или баяниста, музыковеда и пары солистов, желательно подешевле, как это случилось в начале семидесятых, когда вышли абсолютно идиотские циркулярные письма, ограничивающие стоимость подобных бригад сначала 70-ю, а позднее 120 рублями.
    Это музыкально- просветительскую работу не просто подорвало, но полностью дискредитировало, ибо ни один директор филармонии не хотел иметь убыточные бригады, пусть и высокого качества. Утвердился стандартный состав таких  коллективов : лектор, пианист и два певца.
    Разумеется, ни о каких серьёзных программах речь уже не шла. И постепенно из концертных залов Дворцов и Домов культуры лекторий переезжал в залы школьные, а то и в классы или даже коридоры.

   Всё хорошее мы разрушать научились классически! Но в то время, о котором веду рассказ , разруха в головах наших чиновников от культуры окончательно ещё не наступила и в нашей филармонии в концертной бригаде порой собирались до 6 певцов, солист скрипач, чтец и я, тогда ещё только пианистка.

 Итак, в районе полдня, мы с Людмилой прибыли в Вятские Поляны, добрались до гостиницы, обосновались,  и я, побросав вещи, ринулась во Дворец культуры, прорепетировать программу в концертном зале, на их рояле.
    Надо сказать, что и зал, и рояль были вполне приличного качества, т.к.  всё это принадлежало какому-то крупному заводу. Я пришла в зал, открыла рояль и только - было принялась разыгрываться, как заявился директор данного заведения и начал возмущаться по поводу того, что он "платит за концерты такие деньги, а наша филармония обнаглела до того, что присылает уже всего двух артистов, хотя иногда бывало и по 8 человек за те же деньги!"

  Я пыталась его остановить и объяснить. что "такие деньги" мы между собой не делим, а у каждого из нас есть своя концертная ставка, из которой  и складывается наш оклад и что он, в общем-то совсем небольшой. Но ни остановить его, ни объяснить ему что-то было абсолютно невозможно. Он шумел, что будет писать жалобы и в филармонию, и на филармонию, и в Министерство. Словом, репетировать он мне толком-то не дал. Что-то я там поковыряла, настроение у меня испортилось, и я поплелась в гостиницу поплакаться в жилетку Людмиле. Но там меня ждал удар пострашнее.

   Когда я вошла в гостиницу, дежурная мне сказала, что "мою подругу увезли на скорой помощи". Я поднялась в номер и увидела на Людмилиной кровати её папку и записку.
 В записке было написано, что она , видимо, отравилась вагонными пирожками, и её увезли в больницу. Что она оставляет свою лекцию и я сама должна решить: читать мне её или отменить концерт.
    На меня напала такая паника, что решать я уже ничего не могла. Я молча посидела на кровати, переоделась, причесалась, (причём делала всё это абсолютно автоматически,) и поплелась обратно в ДК.

 Я шла на ватных ногах, шарахаясь от собственных афиш, которые были расклеены по всему городу, вздрагивая от огромных букв с собственной фамилией и понимала только одно, что на сей момент несчастнее меня на свете человека нет.

    Чем ближе я подходила к ДК, тем яснее осознавала, что меня прибьют в любом случае - либо в филармонии за срыв концерта, либо здесь, потому что вместо двоих, из-за чего только что был скандал. я притащилась вообще одна. Если же откажусь. то его переносить никто не будет...

   На пороге ДК я окончательно приняла решение и прямо в дверях директорского кабинета твёрдым голосом сказала, что концерт придётся отменять, т.к. Людмила заболела.
   На что директор, который уже выпустил пар, причём на меня же, довольно спокойно заявил : "Конечно отменим, если никто не придёт! Ну, а если придут - будешь проводить".

 Я сидела у него в кабинете, а в голове моей стучала только одна мысль: Господи! Сделай так, чтобы никто не пришёл!  Так и пребывала в полуобморочном состоянии с единственной мыслью в голове,  прислушивалась к зрительному залу. А он начинал гудеть и явно заполняться.

Заглянул в кабинет славный парень,- 1 секретарь ГК комсомола, - как бы даже мой тайный поклонник. Увидев мою потерянную морду, весело спросил : " Ты чего скисла? Я пришёл за тебя болеть!" В ответ я в очередной раз что-то промямлила насчёт Людмилиного отравления... Раздался третий звонок. Появился директор и сказал : Ну всё! Иди.!
И  Я  ПОШЛА . . .

 Зал меня встретил лёгкими аплодисментами, так как я здесь выступала ежемесячно, начиная с октября, а был - напомню- апрель!  Людмилиной вечной кафедры я не заметила, даже не знаю - была она или нет. Народу было раза в три больше обычного.
         Пришли на Бетховена!  Ещё бы!  Лунная... Патетическая... Аппассионата...
    Что-то я промямлила про Людмилину болезнь и про то, что должна за неё прочитать её лекцию. Раскрыла её папку, даже, кажется прочла пару фраз. А может, так ничего и не прочла - не помню. Помню только, что у меня так тряслись руки и прыгала папка, что читать ничего было просто невозможно.

    Поняв, что дело безнадёжное, я заявила, что. пожалуй я лучше сначала поиграю.
 Кто-то в зале что-то одобрительное крикнул. Я пошла к роялю и на стул всё же села, не промахнулась. А нога вот на педаль попасть не могла. Во мне всё так тряслось, что нога самопроизвольно выбивала чечётку где-то рядом, то попадая на педаль, то промахиваясь.    Я попыталась взять себя в руки, взглянула на клавиатуру и вдруг осознала, что я  НЕ ПОМНЮ начала ни одной из трёх заявленных сонат.  Просто - НЕ ПОМНЮ, ни мелодий, ни тональностей - НИЧЕГО. Сколько минут я так сидела - не знаю. Мне показалось - ВЕЧНОСТЬ
   Сквозь весь этот мандраж пробилась единственная здравая мысль, что если я сейчас уйду, то на сцену не смогу выйти больше НИКОГДА В ЖИЗНИ.

И я встала со стула под довольно громкое хихиканье зала, подошла к изгибу рояля и снова сказала, что, пожалуй я всё же что-нибудь расскажу. Зал эти слова встретил громким дружным смехом и весьма дружными же аплодисментами.

    Я потом много раз пыталась представить себя на месте публики! Наверное, они просто заметили, как меня трясёт. Как нелепо я металась по сцене. Наверное, они меня вначале просто пожалели.
    Вот я стою у рояля и чего-то говорю... Этого я не помню абсолютно. Помнится только, что я будто бы сказала, что разговор пойдёт не столько о Ленине, сколько о Бетховене.  Единственное, что я вспомнила о Ленине, что по словам Горького, он будто бы говорил об Аппассионате , что много слушать музыку не может, потому что после этого хочется "гладить по головкам, а надо по головкам бить!"
     Но о Бетховене и его сонатах я знала много. Вот уж когда пригодились Монасзоновские требования относительно " слоя культуры"! (Уже потом я сотни раз с благодарностью вспоминала его ехидство относительно моего "интеллектика", из-за смертельной обиды на которое я действительно много чего прочитала.)
    Одним словом, я почувствовала, что зал не просто примолк, но что он начал СЛУШАТЬ.
И оттуда, из зала, пошла такая волна тепла, что меня постепенно перестало трясти, я почувствовала такую свободу и такое счастье, что моментально "вспомнила" все сонаты, которые должна играть

   Никогда я не слышала больше в свой адрес таких дружных оваций. таких громких криков "браво", таких бесконечных аплодисментов.

   Я - победила!  Нет, не зал, конечно, хотя и его тоже. Главное, я победила себя!

   Именно тогда я поняла, что НИКОГДА не смогу бросить сцену. Этим ядом я отравилась именно на том концерте. Я ушла со сцены в кабинет директора ДК, но когда он вбежал радостный и закричал, что теперь я могу приезжать хоть одна, хоть вдвоём,  когда захочу  и   с любой программой, со мной случилась истерика.
   Я рыдала и никак не могла остановиться . Прибежал комсомольский секретарь , вытащил из кармана километровый носовой платок, утирал мне слёзы и всё, что лилось по лицу и приговаривал: чего ревёшь-то! Видишь, как всё хорошо получилось! А я всё ревела и ревела и конца этому видно не было. Потом  этот комсомольский вожак собрал мои ноты, Людмилину лекцию и пошёл провожать меня в гостиницу. . .

      Людмила проболела целый месяц и весь наш маршрут, все 29 площадок я объездила одна. Концерты проходили по-разному. Где-то очень успешно, где-то менее. Был один и вовсе провальный. Но такого, как тот первый - больше не было.   В мае мы проехали по всем площадкам с военной темой и с выздоровевшей Людмилой, но когда наш администратор начал заключать договоры на следующий сезон, руководители всех организаций, где мы выступали, сказали, что Людмилу в качестве лектора они больше видеть не хотят... Она на меня обиделась, (наверное считала, что именно её лекцией я тогда воспользовалась).
     Я не стала ничего объяснять , просто сказала. что виноватой себя не чувствую. Из филармонии она уволилась и ,кажется, её взяли куда-то каким-то руководителем, тем более, что она была человеком партийным...



Сайт управляется системой uCoz