( мы были самыми первыми)
 

    Когда я думаю о том. что Эммануилу Александровичу Монасзону - моему самому любимому консерваторскому Учителю -  скоро исполнится 80 лет,  всё внутри  меня наполняется нежностью и печалью. И, думается. дело тут не только в серьёзности самой этой даты, - сразу вспоминается и то, что тебе самой через полтора месяца после него стукнет 70, и что мои любимые подружки по его классу  "Эрочка и Люська" (так тогда внутри класса назывались  Заслуженный работник культуры РТ Эра Абдулхаковна Сайфуллина и  Народная артистка РТ Людмила Исхаковна Ахмедова) -первая уже отметила своё семидесятилетие, а вторая только готовится его отметить вслед за учителем и мной. А самое главное. что с момента нашего с ним знакомства тоже грядёт круглая дата - ровно 50 лет , как он   стремительно появился в Казани и мгновенно завоевал наши сердца - тогдашних студенток Казанской Государственной консерватории . И как оказалось, - на всю оставшуюся жизнь...

Прекрасно помню, как 1 сентября 1957 года мы с Люськой стояли перед стендом с объявлениями в фойе старого здания консерватории и читали  о том. что старший преподаватель класса спецфортепьяно Э.А Монасзон просит собраться студентов своего класса... (далее следовали фамилии)  Мы как раз обсуждали непривычную для уха фамилию, когда мимо нас  пронёсся молодой человек обаятельного вида, пристально на нас взглянув, так как разговаривали мы достаточно громко.  Мы с ней переглянулись и вымолвили одновременно - ЭТО ОН !

Это потом годы нашей учёбы назовут годами "хрущёвской оттепели",  всё наше поколение, куда вошли и он и мы - "шестидесятниками", а нас  ( не только тех, кто был в первом списке, но и ряд последующих поколений ) - "монасзоновцами", или, как остроумно заметил впоследствии его сын Саша, - ЗОНОЙ  МОНАСЗОНА.

 Тогда мы этого, конечно, не знали, но то, что в Казанской консерватории появился педагог какого-то нового типа - поняли не только мы, его ученики. В классе очень скоро установился дух товарищества между нами - студентами и нашим новым учителем. (Это совсем не значит. что на его уроках не было строгостей. Были и ещё какие!) Но эти строгости присутствовали только тогда. когда ты сидел за роялем, а в остальное время он был нашим старшим товарищем, другом, с которым можно было поговорить на любые темы и поделиться  личными вопросами, можно было посоветоваться и "поплакаться в жилетку", можно было пошутить и даже разыграть своего учителя.

На уроках, когда в классе не было посторонних, что случалось не так часто, Эммануил Александрович, которого за глаза мы все дружно называли Эмиком, бывал довольно шумным - пел, дирижировал, иногда в пылу азарта даже кричал. Но когда наши занятия превращались  в ОТКРЫТЫЕ уроки, куда допускались все желающие,  он  становился "Эмсанычем" , изысканно вежливым, этакой столичной штучкой, комильфо и немножко чужим. Мы этого страсть, как не любили, называли такие занятия выпендрёжем, но понимали, что это - издержки популярности.

Тогда разговоров об ЭНЕРГЕТИКЕ личности не было и в помине, но то, что он на нас воздействовал именно энергетически - было несомненно. Не забуду, как однажды, когда я играла ми-минорный музыкальный момент Рахманинова и который поначалу не очень получался, т.к. из-за маленьких рук очень боялась октавных скачков, он кричал:" Что ты играешь! Море! Это же море! А у тебя какой-то таз с водой!" Над тазом я рассмеялась. но "море" стало получаться. Вообще такие эмоциональные уроки tete-a tete я очень любила. Куда хуже и обиднее было, когда он переходил на "Вы" и начинал говорить тихим. ехидным голосом. Однажды, перед классным Бетховенским вечером, когда у меня никак не получалась естественная интонация во 2-ой части  Второго Бетховенского концерта, он тихо и весьма ехидно протянул : "Да-а-а, Светочка! Однако же у Вас и интеллектик! " Я смертельно обиделась; особенно оттого. что рядом с ним сидела моя Люська,  переворачивающая  ему ноты оркестровой партии, которая громко захихикала. Я встала и молча ушла из класса, хотя он и кричал вслед - "Светочка. вернитесь немедленно". Но я даже не оглянулась: ушла в соседний класс реветь. Ревела и сквозь слёзы приговаривала - "Вот я покажу тебе, какой у меня интеллектик! Я вот прочитаю всего Асафьева, Стасова, Лароша! ( не помню кого ещё я перечисляла сквозь слёзы) Я тебе покажу!"  Мне порой  даже кажется. что моя вторая профессия музыковеда зародилась именно тогда, от желания что-то доказать своему обожаемому учителю.

Вообще, у Монасзона, помимо профессиональных выдающихся качеств истинного педагога, было ещё и замечательное чутьё на наши черты характера. Никогда не забуду, как он однажды сказал  гениальной Люське, которую называл гордостью  класса : "Люсенька! Если Вы не перемените своё отношение к жизни, Вы умрёте под забором! Для Вас же нет слова НАДО и НЕЛЬЗЯ, а есть только ХОЧУ и НЕ ХОЧУ!"  И всё это было сказано в ответ на её признание, что качество её выступления в концерте зависит от  настроения.

( Предшествовавший этому диалог помню буквально дословно, так как мы с ней всегда сидели друг у друга на его уроках
ОН - Люсенька, когда же вы начнёте всерьёз заниматься?
Она - Эмсаныч, а зачем? если у меня будет хорошее настроение, я и так всё сыграю, а если нет - тут уж занимайся - не занимайся! )

Думается. что с нами - своими первыми казанскими студентами, Эммануилу Александровичу было очень непросто. Мы все были очень разными не только уровнем профессиональной подготовки , но и  своими далеко непростыми характерами. К тому же и разница в возрасте была минимальная, что как бы не способствовало изначально  его авторитету.

 Хотя именно с этим он справился мгновенно.  Правда. этому благоприятствовал, как мне кажется, самый первый состав класса. Изначально к нему в класс попали почти все "бездомные" ученицы уехавшего  профессора Г.М.Когана и, увы, умершего профессора  Л.Г.Лукомского.  А ведь это принципиально иная картина,  чем когда новому молодому педагогу первоначально скидывают весь балласт.

 Впрочем, "балласт" был, и была им именно я.
Не могу не рассказать эту историю, потому что она прекрасно отражает именно черты НАСТОЯЩЕГО ПЕДАГОГА, учителя по призванию. каковых гораздо меньше, нежели учителей по профессии.
А дело было так: я блестяще закончила музыкальное училище и собиралась поступать в Гнесинский институт, не только потому что  моя учительница была его выпускницей, но и потому ещё, что неоднократно ездила в Москву на консультации к её профессору Т.Д.Гутману и он даже говорил, что возьмёт меня в свой класс. Но, из-за серьёзной болезни, которой переболела, родители мои были категорически против моего отъезда из Казани (за что я им в конечном итоге чрезвычайно благодарна!). 
 Пришлось поступать в Казань, где, как мне казалось по своему юношескому максимализму, учиться было совершенно не у кого,
(после отъезда одного и смерти другого выдающихся профессоров, о которых уже упоминала.) Выбирала  " лучшее из оставшегося." Но, как говорится, - не сложилось...

Характер у меня всегда был строптивый,  да и с известной долей самомнения, присущего "вечной отличнице". К тому же весь первый курс у меня шёл бурный роман со своим будущим мужем. Одним словом,  в классе милой и интеллигентной NN  мне было скучно и занималась я из рук вон плохо... При этом, уже тогда мне была присуща склонность к разного рода приколам и розыгрышам, которую моя дочь называет умением "придуриваться". Ну, как говорится, и допридуривалась...

 Примерно за месяц до переводного экзамена  с первого курса на второй, меня неожиданно спросил мой отец, который никогда не вмешивался в мою учёбу:
- Света. что у тебя с консерваторией?
 - Да ничего,- говорю,- всё в порядке !-"
 -  Как это в порядке, когда тебя выгонять собираются!  На тебя учительница жаловалась проректору!
- Ах та-ак ,- говорю, -ничего у них не выйдет!
И, отложив на время свой роман, я плотно села за рояль. Но, чем больше я занималась, тем явственнее на лице моей учительницы проступало недовольство. К экзамену, мне казалось. я была абсолютно готова. Отец мой пошёл маня слушать и, сказав свою постоянную сакраментальную фразу, (хотя мало что в музыке смыслил, но обожал свою единственную дочь) "Света, ты играла лучше всех", поинтересовался:
 - Как думаешь, что тебе поставят?
 - Ну, пятёрку-то не поставят точно!  А и тройку не посмеют! Так что, видимо, 4
 Я оказалась права и, получив свою  четвёрку,  отправилась к своему педагогу с просьбой отдать меня новому преподавателю, который, по слухам, должен был приехать.
 - Ну почему же Светлана! - сказала она,- Если Вы будете заниматься так, как в последний месяц, мы найдём общий язык!
- Нет. - ответила я твёрдо, - я не буду так заниматься и общий язык мы не найдём...

Так я и попала к Монасзону. Но когда закончилось самое первое организационное собрание класса и мы ,впечатлённые и вдохновлённые,  собрались уходить, он неожиданно меня остановил, сказав, что со мной ему надо поговорить наедине. Я была страшно заинтригована. А он мне сообщил, что я ему дана "на изгон", что по специальности я имею тройку и что меня не выгнали сразу только потому, что у меня "ответственный и скандальный отец" ,но что его (не отца, а Монасзона, естественно!) от меня избавят после зимней сессии. 
 От такой подлости я просто онемела! Пыталась возражать, что троек у меня никогда не было и что мой отец вообще скандалить не умеет.
- Не знаю, не знаю - ответил Монасзон , - но хочу сказать сразу,  что если Вы будете хорошо заниматься, мы к этому разговору никогда больше не вернёмся
 Уже через три месяца, после внутри - консерваторского конкурса, он мне сказал: ну что, Светлана, считайте что Вы реабилитированы!...

Накануне моего Государственного экзамена, после репетиции я получила от него карандаш-великан, на коробке которого была записочка: Моя дорогая Светочка ! Помни, что ты - последняя из моих Первых чадушек ! Я тебе желаю успеха и очень в тебя верю! Твой Э.А. Монасзон.

Только после получения диплома я всё же спросила у него, что же ему обо мне сказала моя предыдущая учительница. И он ответил, что сказала она именно то, что он мне передал после ТОГО, первого собрания, но он перед этим уже видел и мой отличный диплом без единой четвёрки, и характеристику, и оценки за первый курс, потому что интересовался всеми, кто попал к нему в класс.
Я страшно удивилась : зачем же Вы меня так уничтожали?  Он засмеялся:  А как же ещё можно было заставить заниматься изо всех сил явно строптивую и самолюбивую  девицу, со скверным характером, которая  наверняка разозлится, а потом  захочет доказать свою правоту за роялем...
Всё-то Вы правильно оценили, мой дорогой Учитель!

А доказывать за роялем приходилось многое! Выяснилось, что у меня не совсем в порядке и руки, и уши. Оказалось, что я не умею играть октавы, выяснилось, что я вообще никогда не слышала ни про какую АГОГИКУ, что неточно интонирую, выяснилось, что я не умею строить вертикаль в аккордах и плохо слышу горизонтали в полифонии. Словом, много чего выяснилось, чем надо было заниматься. И, главное, выяснилось, что заниматься всем этим - чрезвычайно ИНТЕРЕСНО.

Всему этому нам, "первым чадушкам", пришлось учиться уже в консерватории, в отличие от следующих поколений, которые необходимому ремеслу учились  в спецшколе или музучилище, куда перемещались по окончании мы - выпускники Эммануила Александровича.. Так начинала складываться монасзоновская ШКОЛА и монасзоновская МЕТОДИКА. А если шире - Казанская  школа, потому что в классе Монасзона, а потом и его учеников. работающих в Казани, учились не только пианисты, но и наши партнёры по ансамблям, да и преподавать его ученики стали  не только специальное фортепиано, но и камерный ансамбль,  и концертмейстерство , на уроках которых кое-чему начали учиться даже вокалисты - иллюстраторы,  не говоря о скрипачах, виолончелистах и других инструменталистах.

 Все те ЧЕЛОВЕКО-ЧАСЫ, так щедро вложенные в нас нашим учителем, со временем превращались в наш профессионализм в самых разных видах нашей деятельности,- будь то педагогическая, исполнительская или журналистско-критическая. Иными словами, незаметно и ненавязчиво, в разговорах за роялем и вне его, происходило постепенное становление наших взглядов на профессию, на искусство, на педагогику, на жизнь, наконец, а проще сказать,- формирование ЛИЧНОСТЕЙ , с собственным отношением к делу, к людям, к своей стране.

Впервые в Казани студенческие классные вечера начали превращаться в СОБЫТИЯ, став осмысленными циклами, а не просто  сборным концертом для галочки в полупустом зале.  Первый же классный вечер с Пятью концертами Бетховена ( точнее два подряд вечера) научили нас не только играть, но и ГОТОВИТЬ  АНШЛАГ. Впервые в истории нашей консерватории на как бы рядовой студенческий вечер зал был не просто переполнен! Даже за дверью, на столах стояли желающие послушать, т.к. мы разносили пригласительные билеты во все институты, в Академию наук, Университет.
Конечно, это вызывало и раздражение, и зависть, но уже на следующий наш цикл "История фортепианного концерта" интерес публики был налицо.

А на смену нам пришли студенты, которых Монасзон  уже выбирал сам, т.к. ВСЕ  поступающие в консерваторию пианисты  приходили проситься в его класс, да и мы, его первенцы. начали преподавать в  консерваторской, только что открывшейся Спецшколе и музыкальных училищах и "поставлять"своих учеников, которые уже кое-что умели и потому черновой, ремесленной работой самому МЭТРУ  заниматься не приходилось. Следующие поколения играли всё лучше, осуществлялись новые проекты: ВСЕ сонаты Бетховена., концерты и сонаты Прокофьева. Рахманинова и т.д, и т.д.
Но такой дружбы, человеческой близости и взаимопонимания, мне кажется, с младшими поколениями уже не было. Быть может, оттого, что увеличивалась всё больше возрастная разница, а может и оттого, что менялся социальный вектор развития страны, закончилась оттепель, наступал период застоя, а вместе с ним и некая переоценка вечных ценностей.

Уже работая во второй профессии я поняла, наконец, что имел в виду мой любимый учитель, когда говорил нам,  "вы - мои дурынды, - даже не понимаете пока, какую связку ключей получаете в руки,"
 ибо  профессионализм и знание законов построения музыкальной драматургии, даёт понимание не только исполнительского выстраивания сложного сонатного цикла ,но, к примеру, и целой концертной программы, драматургии любой композиции или даже музыкального спектакля. Больше того, уже выстраивая свои авторские работы как музыковед, я  вполне осознанно пользовалась и приёмами полифонического ведения нескольких смысловых линий, и заранее выстраивала кульминацию то музыкальную, то речевую. Оказалось. что я умею  даже "держать паузы". А быть органичной, естественной и искренней, не пыжиться и не вставать на котурны, чему так настойчиво учил нас наш Учитель, одинаково трудно и одинаково важно - не только в искусстве вообще и музыке в частности. но и во всей жизни.

Эта жизнь со временем меняется, меняемся мы, но, оглядываясь назад, вдруг начинаешь понимать, что настоящим подарком судьбы было то, самое светлое и счастливое время , когда наша юность совпала с общим потеплением и ,хоть  временной, но такой радостной, свободой;  и  что совсем неслучайным было появление именно в это время нашего Великого Учителя по имени Эммануил Александрович Монасзон, за встречу с которым я буду благодарить свою судьбу столько, сколько она - судьба -  мне отмерит.

                         Светлана Крымская - выпускница 1961 года,

                      пианистка и музыковед, Лауреат Областной премии им. Л.В.Собинова

г. Ярославль