Светлана Крымская Её все называли Эрочкой...

С Эрой Абдулхаковной Сайфуллиной мы знакомы больше полувека. Я прекрасно помню хорошенькую, скуластенькую, черноглазую девочку в татарской тюбетейке, пришедшую на первый курс Казанского музыкального училища в 1951 году.

 Нас, выпускниц первой музыкальной школы - тогда она называлась Центральной - было довольно много. Мы вместе учились, дружили не один год, а она закончила музыкальную школу в Кировском районе и для нас была «новенькой», но симпатию вызвала сразу.

Курс наш был очень сильным, большинство закончило училище с красными дипломами, но при этом - неугомонный, шумный, озорной. Мы дружно сбегали с уроков на репетиции оркестра, когда приезжали солисты-гастролёры, на генеральные прогоны в оперный театр, который тогда находился по соседству на улице Горького в одном здании с татарским театром. Спектакли там шли татарские и оперные поочерёдно через день. За побеги нас всем курсом вызывал директор и делал внушение, перед тем, как вывесить выговор по полному списку.

Ильяс Вакасович Аухадеев, как потом мы осознали, был человеком добрым и мудрым. Внушение его было довольно оригинальным: он подробно расспрашивал, куда мы сбежали, что слушали, понравилось ли, а потом говорил: «Ну, выговор-то я вам объявлю, конечно, но вы не очень расстраивайтесь! Вы-то у нас отличники, а если и другие с вас пример будут брать?..»

После этого мы бодро выходили, готовые к новым подвигам, и только Эрочка заставляла нас задуматься о том, что мы своими побегами очень обижаем наших любимых педагогов. Так незаметно она стала нашей общественной совестью.

Судьба нас то сводила, то разводила. На четвёртом курсе я отстала из-за болезни на один год от своих подружек. И встретилась с двумя из них - Люсей Ахмедовой и Эрочкой уже в консерватории в классе нашего обожаемого Э.А. Монасзона. Он приехал, когда я перешла на второй курс, а Эрочка - на третий, и обе мы готовились стать мамами, о чём страшно боялись сказать своему учителю. Это нас, разумеется, очень сблизило друг с другом. Ещё больше мы подружились, почти одновременно родив двух дочек.

Отношения с Монасзоном у нас складывались почти приятельские, если не считать его профессиональных строгостей. Вне класса мы были просто друзьями. По-разному он называл нас: Люся была Люся, я была Светка, а Эрочка и для него была Эрочка. Он часто в шутку говорил, что Люся - гордость нашего класса, а Эрочка - его совесть. «А я кто?» - обиженно спрашивала я. - «А ты - его душа».- Душа эта, правда, была достаточно легкомысленная, обожала всякие розыгрыши, за что иногда и наказывалась.
В первом ставшем знаменитым в консерватории классном вечере Монасзона, где исполнялись пять фортепианных концертов Бетховена, Эрочке была поручена самая умная роль: она выступала с вступительным словом и аннотациями ко всем концертам. И когда мы спросили, почему он не пригласил на эту роль никого из музыковедов, он ответил, что такого интеллекта больше ни у кого нет.

После окончания консерватории сначала Эрочка, а потом я получили распределение в Специальную Среднюю музыкальную школу, которая только открылась. Эрочка была сразу назначена заведующей фортепианным отделом. Её отношения с коллегами, её педагогическая репутация была безупречна. Её интеллект, её вкус, её доброжелательность и спокойная мудрость, не смотря на возраст, внушали бесконечное уважение. Педагогом она была замечательным. Её обожали ученики, уважали родители, ценило руководство школы.

А потом кончилась «оттепель». Началась травля Монасзона. И она ушла из школы в знак протеста. Вслед за ней ушла и я, из дружбы и солидарности. Обе мы перешли в училище, вскоре я уехала из Казани, а Эрочка осталась преподавать там на всю оставшуюся жизнь.
Мы нечасто видимся, иногда созваниваемся по телефону, но когда встречаемся - встречаемся как близкие, родные люди. И это уже не сможет изменить ни время, ни расстояния. И когда моя дочь приехала в Казань учиться, конечно, я просила взять её в свой класс Эру Абдулхаковну Сайфуллину.